Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой - Карел Коваль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Скромность, рассудительность и, пожалуй, мудрость, ему присущие, помогли войти музыканту в круг самых высоких музыкальных деятелей. Обезоруживали его огромный талант, прекрасное владение клавирным искусством, просто по-человечески хороший характер. Душек – лучший клавирист в Праге, поэтому было модно «брать часы», т.е. уроки, у пана Франтишка Душка, слово его ценилось на вес золота.
Так и получилось, что когда Душек объявил, что Моцарт, возможно, приедет в Прагу, послушать своего «Фигаро», все были убеждены, что так и будет, обязательно приедет, раз Душек сказал. И вот – Витасек забегал, утепляя все хоры, потому что трещали морозы. Студенты с радостью в глазах готовы распрягать коней и сами везти маэстро из театра до Тунова дворца, новости на другой же день разлетаются по Праге.
Те, кто позволяют себе надеяться, что Моцарт посетит их, усилили свою деятельность в этом направлении, дабы возлюбленный маэстро непременно к ним пришёл. Но вот уже пронёсся слух, что Моцарт скоро собирается назад в Вену, и вероятность эта весьма озадачила графа Пахту. Всё-таки Моцарт обещал сочинить танцы специально для его капеллы, но до сих пор не написано ни строчки. При встречах в обществе Моцарт всё только отмахивается рукой, смеётся и говорит:
«Это такие пустяки, пан граф. Получите их так быстро, что сами удивитесь».
Но танцев на бумаге всё не было. Они, возможно, кружили где-то вокруг Моцартовой головы, потому, что на этот мясопуст 1787 года повсюду танцевали и плясали, и шагу не ступишь, чтобы маэстро куда-то не завлекли. Вот граф и решил, что надо заполучить до Моцартова отъезда эти обещанные танцы, во что бы то ни стало.
– 4 —
Во дворец Туна пришёл посыльный с письмом для пана Моцарта и его супруги пани Констанции с приглашением на обед во дворец графа Пахты на Аненской площади. Рады будут познакомить господ с коллекцией гравюр и картин, а также представить после обеда капеллу, что много раз уже предлагалось, но из-за других событий до нас, к сожалению, дело пока не дошло. Пан граф почитает за честь пригласить пана Моцарта уже к одиннадцати часам утра, а ещё лучше к половине одиннадцатого, чтобы иметь достаточно времени до прихода гостей для осмотра галереи. Моцарт подал письмо Констанции, та кивнула:
«Конечно, поедем».
И поехали. Поехали в карете графа Туна. Солнце освещало им путь, статуи на Каменном мосту приветствовали улыбками, и тогда Моцарт сказал жене:
«Чувствуешь, как запахло весной? Стоит только появиться солнышку, и человека тянет на природу! Знаешь, мне эти мясопустовы проказы начали надоедать».
Вот проехали Старомнестские ворота, завернули на узкую улочку против Старомнестской мельницы и оказались в премиленьком дворе, прямо против балкона. На нём засыпанные снегом амуры склонили головы к дикому винограду, таинственно оплетающему колонны.
Поднялись по дубовой лестнице, здесь их приветствовал свет фонаря, горящего в руках у амурчика, который играл с орлом, а немного выше следующий фонарь, зажжённый у другого ангела, одним коленом упиравшегося в львенка. Он занёс над его головой большую палку, будто собрался, как бы в шутку, стукнуть беднягу.
Моцарт заинтересовался этим шутником, толкнул Констанцию, чтобы та тоже обратила внимание на шалости проказника, но тут им навстречу вышел сам пан граф с пани графиней, и все вошли в салон.
Моцартом завладел граф Пахта, Констанцию взяла под руку графиня и сразу увела в другую комнату, посыпались всевозможные учтивости, весёлый дамский разговор. В это время Пахта точно также взял Моцарта под руку и пошёл с ним в свою домашнюю галерею.
Было около одиннадцати. Моцарт любуется живописью. Вот он обратил внимание через распахнутые двери на клавир в соседнем музыкальном салоне. Увидел клавир – стал рассеянным, невнимательно слушал, вежливо, но невпопад кивал головой: да-да, это, конечно, интересно, а ноги его при этом сами собой приближались к инструменту. Так невзначай и оказались возле клавира.
Пахта знал эту Моцартову слабость, потому и двери музыкального салона специально растворил. Моцарт осмотрелся с интересом:
«Что это у вас за произведения на столе?»
Взял, смотрит. Удивился. Лежит разложенная красивая нотная бумага, абсолютно чистая. Что это?
«Вы тоже сочиняете, пан граф?»
«Иногда, при настроении, а как вы догадались? Вас удивили эти чистые листы? Так это приготовлено для вас».
При этих словах сам граф продвигался к дверям, потихоньку пятился, подошёл, обеими руками закрыл их. Моцарт посерьёзнел:
«Как это для меня?»
Пахта кивнул головой:
«Конечно. Кто обещал мне в первый же день по приезде в Прагу, написать специально для моей капеллы замечательные танцы?»
Моцарт всё понял. Вот что такое, этот просмотр картин, вот для чего надо было приехать заранее до обеда, чтобы… Спросил напрямую:
«Значит, я ваш узник, пан граф? И как надолго?»
«Это зависит от вас, милый Моцарт. Чем раньше напишете, тем быстрее будете на свободе».
Поклонился и ушёл. Моцарт остался в одиночестве. Поначалу почувствовал досаду. Ну не хочется ему сейчас работать. Подошёл к окну, любуется на Прагу. Сейчас он хорошо видит её снизу, а раньше всегда смотрел сверху. Какая же великолепная градация этих удивительных вековых архитектур. Их язык так могуч, что человек теряет дар речи и может только смотреть и смотреть в изумлении и покорности, как дитя.
На замёрзшей Влтаве играли малыши, строили все вместе снеговика. А старшие мальчишки катались вокруг и сооружали ему на голову венок, руки свои держали при этом возле рта, согревались, наверное, и были похожи на трубачей. Весёлые зимние забавы, размышлял Моцарт, так и побежал бы к ним сейчас помогать ставить снеговика.
Вот только мысль о чистой нотной бумаге всё время торчала в голове. Ещё немного помедлил, походил вокруг широкого барочного дубового стола и несколько раз проделал в пустоту поклоны, затем закружил с правой ноги танцевальными фигурами. Вдруг быстро подскочил к столу, намочил перо, и вот оно уже запело-заскрипело.
Страница за страницей были исписаны мелкими изящными, словно падающими, нотками. Не задумываясь. Прямо с бледного серьёзного лица посыпались цветочки на бумагу. Не слышал серебристого звука напольных часов, отбивших четверть, затем половину, три четверти. Было около двенадцати, когда он дописывал последнюю страницу; дописал и глубоко вздохнул, справился, победил-таки непримиримого врага.
Послышались удары с башни св. Вита. Прозвучал полдень. Двенадцать ударов. За ними заиграли звоны торжественные, низкие. Моцарту казалось, что город с каждым ударом становился всё ярче. Он уже стоял у окна и любовался красотой, детишками, они оставили своего снеговика на Влтаве и разбегаются по домам.
На сей раз Амадей не бросился к инструменту, как делал это в доме у Туна, и не стал сопровождать святовитские часы своим роскошным аккомпанементом. Его охватили воспоминания. В сплетении башен и башенок он нашёл красную луковку на куполе капеллы Тунова дворца.
Вспомнился первый день – приезд в Прагу, и всё, что было потом. Всё было радостно. Искренность и чистосердечие освещали эти дни в белой Праге, и каждый день, как лепесток душистой розы, тихо опадал от дуновения ветра.
Моцарт огляделся. Услышал шаги. Граф Пахта, хотя и прохаживался чрезвычайно тихо, но и тишайший шорох для тонкого слуха Амадея утаить невозможно. И во время разговоров, и в тихой задумчивости он слышит каждый звук и нередко переносит их затем в ноты.
Моцарт встал по стойке смирно и, смешно выпучив глаза, заголосил:
«Вольфганг Амадеус Моцарт, нынешний пленник графа Яна Пахты, позволяет себе доложить, что, находясь в заключении, только что закончил „Шесть танцев“ для капеллы милостивого пана, который стоит как раз прямо за дверью. Смею надеяться…»
Граф Пахта тут же вбежал, подскочил прямо к Моцарту, схватил его за обе руки:
«Маэстро, вы свободен. Хотя, будь моя воля, я держал бы вас всю жизнь. Кто вас узнал, полюбил, каждый хочет иметь что-то ваше на память. Не сердитесь на меня. В конце концов, вы ведь сами мне обещали».
Тут уже входят и пани графиня, и Констанция, и графы Канал, Ностиц, Шёнборн, и его любимый друг Франтишек Душек с графом Кинским, и все направляются прямо к столу. А там красуются страницы, только что написанные и ожидающие лишь музыкантов.
И Пахта удивляет своих дорогих гостей неожиданным сообщением:
«Сегодня вечером я устраиваю замечательный бал, где мы услышим эти самые танцы Моцарта и с удовольствием потанцуем. Я уверен, никто не устоит, и мы будем достойны нашего маэстро, который растанцевал целую Прагу своим милым «Фигаро».
Было весело на том незабываемом обеде в Пахтовом дворце на Анненской площади, пили и ели как в старые добрые времена короля Хольце, и чёрный кофе подавали уже, когда подошло время музыки, как раз в том музыкальном салоне, где отбывал заточение Моцарт.
